Авада Нахуй Блять Кедавра!
Проникновенное предостерегающее выступление Юрия Васильевича Бондарева на XIX ПартконференцииПроникновенное предостерегающее выступление Юрия Васильевича Бондарева на XIX Партконференции:
29 июня 1988 г.
Дорогие товарищи! Нам нет смысла разрушать старый мир до основания, нам не нужно вытаптывать просо, которое кто-то сеял, поливая поле своим потом, нам не надо при могучей помощи современных бульдозеров разрушать фундамент еще непостроенного дворца, забыв о главной цели - о перепланировке этажей. Нам нет нужды строить библейскую Вавилонскую башню для того, чтобы разрушить ее или, вернее, увидеть ее в саморазрушении, как несостоявшееся братство не понявших друг друга людей. Нам не нужно, чтобы мы, разрушая свое прошлое, тем самым добивали бы свое будущее. Мы против того, чтобы наш разум стал подвалом сознания, а сомнения - страстью. Человеку противопоказано быть подопытным кроликом, смиренно лежащим под лабораторным скальпелем истории. Мы, начав перестройку, хотим, чтобы нам открылась еще непознанная прелесть природы, всего мира, событий, вещей, и хотим спасти народную культуру любой нации от несправедливого суда. Мы против того, чтобы наше общество стало толпой одиноких людей, добровольным узником коммерческой потребительской ловушки, обещающей роскошную жизнь чужой всепроникающей рекламой. Мы слишком хорошо знаем, что вкус этой единственной неповторимой жизни солон и горьковат, потому что с детства большинство людей цивилизации приучены к сладкому.
Мы знаем неизбежное и грустное: все мы пришли в этот мир, чтобы уйти навсегда. И знаем радостное: сама жизнь - благо. Но жизнь прожить - не поле перейти. Что же, гул истории прокатывается над нашими головами. Если апрель - месяц весны и ожидания - принес осознание необходимости действия, то сейчас настала пора осмысления каждым исторической логики непреложных законов развития.
Можно ли сравнить нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка? При всей дискуссионности, спорах о демократии, о расширении гласности, разгребании мусорных ям мы непобедимы только в единственном варианте, когда есть согласие в нравственной цели перестройки, то есть перестройка - ради материального блага и духовного объединения всех. Только согласие построит посадочную площадку в пункте назначения. Только согласие. Однако недавно я слышал фразу, сказанную молодым механизатором на мой вопрос об изменениях в его жизни: "Что изменилось, спрашиваете? У нас в совхозе такая перестройка мышления: тот, кто был дураком, стал умным - лозунгами кричит; тот, кто был умным, вроде стал дурак дураком - замолчал, газет боится. Знаете, какая сейчас разница между человеком и мухой? И муху и человека газетой прихлопнуть можно. Сказал им, а они меня в антиперестройщики". В этом чрезвычайно ядовитом ответе, просоленном народным юмором, я почувствовал и досаду, и злость человека, разочарованного одной лишь видимостью реформ на его работе, но также и то, что часть нашей печати восприняла, вернее, использовала перестройку как дестабилизацию всего существующего, ревизию веры и нравственности.
За последнее время, приспосабливаясь к нашей доверчивости, даже серьезные органы прессы, показывая пример заразительной последовательности, оказывали чуткое внимание рыцарям экстремизма, быстрого реагирования, исполненного запальчивого бойцовства, нетерпимости в борьбе за перестройку прошлого и настоящего, подвергая сомнению все: мораль, мужество, любовь, искусство, талант, семью, великие революционные идеи, гений Ленина, Октябрьскую революцию, Великую Отечественную войну. И эта часть нигилистической критики становится или уже стала командной силой в печати, как говорят в писательской среде, создавая общественное мнение, ошеломляя читателя и зрителя сенсационным шумом, бранью, передержками, искажением исторических фактов.
Эта критика убеждена, что пришло ее время безраздельно властвовать над политикой в литературе, над судьбами, душами людей, порой превращая их в опустошенные раковины.
Экстремистам немало удалось в их стратегии, родившейся, кстати, не из хаоса, а из тщательно продуманной заранее позиции. И теперь во многом подорвано доверие к истории, почти ко всему прошлому, к старшему поколению, к внутренней человеческой чести, что называется совестью, к справедливости, к объективной гласности, которую то и дело обращают в гласность одностороннюю: оговоренный лишен возможности ответить.
Безнравственность печати не может учить нравственности. Аморализм в идеологии несет разврат духа. Пожалуй, не все в кабинетах главных редакторов газет и журналов полностью осознают или не хотят осознавать, что гласность и демократия -это высокая моральная и гражданская дисциплина, а не произвол, по философии Ивана Карамазова (аплодисменты), что революционные чувства перестройки - происхождения из нравственных убеждений, а не из яда, выдаваемого за оздоровляющие средства. Уже не выяснение разногласий, не искание объективной истины, не спор о правде, еще скрытой за семью печатями, не дискуссия, не выявление молодых талантов, не объединение на идее преобразования нашего бытия, а битва в контрпозиции, размывание критериев, моральных опор, травля и шельмование крупнейших писателей, режиссеров, художников, тяжба устная и письменная с замечательными талантами, такими, как Василий Белов, Виктор Астафьев, Петр Проскурин, Валентин Распутин, Анатолий Иванов, Михаил Алексеев, Сергей Бондарчук, Илья Глазунов. Нестеснительные действия рассчитаны на захват одной группой всех газетных и журнальных изданий - эта тактика и стратегия экстремистов проявилась в последний год особенно ясно и уже вызывает у многих серьезные опасения.
Та наша печать, что разрушает, унижает, сваливает в отхожие ямы прожитое и прошлое, наши национальные святыни, жертвы народов в Отечественную войну, традиции культуры, то есть стирает из сознания людей память, веру и надежду,- эта печать воздвигает уродливый памятник нашему недомыслию, геростратам мысли, чистого чувства, совести, о чем история идеологии будет вспоминать со стыдом и проклятиями так же, как мы вспоминаем эпистолярный жанр 37-го и 49-го годов.
Вдвойне странно и то, что произносимые вслух слова "Отечество", "Родина", "патриотизм" вызывают в ответ некое змееподобное шипение, исполненное готовности нападения и укуса: "шовинизм", "черносотенство".
Когда я читаю в нашей печати, что у русских не было и нет своей территории, что 60-летние и 70-летние ветераны войны и труда являются потенциальными противниками перестройки, что произведения Шолохова пора исключить из школьных программ и вместо них включить "Дети Арбата", когда я читаю, что журналы "Наш современник" и "Молодая гвардия" внедряют ненависть в гены (чтобы этакое написать, надо действительно обладать естественной ненавистью к этим журналам), когда меня печатно убеждают, что стабильность является самым страшным, что может быть (то есть да здравствует развал и хаос в экономике и в культуре), что писателя Булгакова изживал со света "вождь", а не группа критиков и литераторов во главе с Билль-Белоцерковским, требовавших не раз высылки за границу талантливейшего конкурента, когда на страницах "Огонька" появляются провокационные соблазны, толкающие к размежеванию сил, к натравливанию целой московской писательской организации на журнал "Москва", когда читаю, что фашизм, оказывается, возник в начале века в России, а не в Италии, когда слышу, что генерал Власов, предавший подчиненную ему армию, перешедший к немцам, боролся против Сталина, а не против советского народа, - когда я думаю обо всем этом, безответственном, встречаясь с молодежью, то уже не удивляюсь тем пропитанным неверием, иронией и некой безнадежностью вопросам, которые они задают. И думаю: да, один грамм веры дороже порой всякого опыта мудреца. (Аплодисменты.) И понимаю, что мы как бы предаем свою молодежь, опустошаем ее души скальпелем анархической болтовни, пустопорожними сенсациями, всяческими чужими модами, дешево стоящими демагогическими заигрываниями.
В нашей печати мы нескончаемо предлагаем ей, молодежи, не правду, даже самую горькую, и не опыт, который учит многое исправлять, а цепь приправленных отравой цинизма разочарований, гася здоровую радость молодости. Мы говорим: горький опыт, ибо опыта сладкого в природе не бывает. Но опыт - учитель жизни. Не подменяем ли мы его бульварной пустотой и нелепицей? Не смотрим ли мы уже на солнце и небо через рублевую купюру, полученную за увеличенный тираж? (Аплодисменты.)
Я часто думаю, что толкнуло одного молодого человека написать такие слова о старшем поколении: "Неужели вы еще не поняли, что мы вас уже разгромили? Все средства массовой информации, телевидение, видео, радио, печать в наших руках. Громят вас ежедневно, бьют вас. Пора перекрыть вам кислород. Пришло время наших песен".
Наша экстремистская критика со своим деспотизмом, бескультурьем, властолюбием и цинизмом в оценках явлений как бы находится над и впереди интересов социалистического прогресса. Она хочет присвоить себе новое звание "прораба перестройки". На самом же деле исповедует главный свой постулат: пусть расцветают все сорняки и соперничают все злые силы; только при хаосе, путанице, неразберихе, интригах, эпидемиях литературных скандалов, только расшатав веру, мы сможем сшить униформу мышления, выгодную лично нам. Да, эта критика вожделеет к власти и, отбрасывая мораль и совесть, может поставить идеологию на границу кризиса.
Я еще надеюсь, что консолидация литературных сил с трудом и преодолением возможна. Но в то же время, зная, как иные коллеги по перу на встречах в издательских салонах или читая лекции за границей о русской культуре поливают дурно пахнущей грязью наше прошлое и современное, ушедших из жизни классиков и современных писателей, лгут и клевещут, стараясь понравиться "правдивой ложью", заискивая в упоении страдальца, живущего в "варварской стране". Зная это, я понимаю тех, оклеветанных, кто уже не хочет быть ни в одной партии с ними, ни в одном Союзе писателей. Подобно тончайшему анализу перестройка выявила: кто есть кто и кто чего ждал, безмятежно живя в тиши застоя, когда другие готовили перемены.
В самой демократической Древней Греции шесть черных фасолин, означающих шесть голосов против, подписали смертный приговор Сократу, величайшему философу всех времен и народов. Демагогия, клевета, крикливость лжецов и обманутых, коварство завистливых перевесили чашу весов справедливости. На последнем съезде кинематографистов в секретариат и в правление не вошли лучшие, выдающиеся режиссеры и актеры. Что здесь сыграло роль? Групповые пристрастия, общая нервозность, ревность к таланту, к чужому успеху?
На последнем съезде художников наибольшее количество, так сказать, "черных фасолин" накидали при избрании правления наикрупнейшим художникам, мастерам мирового значения. А что тут сыграло неправедную роль? Общая истерия ниспровержения признанных авторитетов, торжество модерна во имя модерна? И в 20-х годах была борьба беспощадная. Нанося пощечины общественному вкусу, уничтожая традиции, "сбрасывали с парохода современности" великих гениев и великие таланты - от Пушкина до Есенина, от Андрея Рублева до Сурикова. Изощренная и последовательная травля погубила двух огромных поэтов - Есенина и Маяковского, так же как в 80-х годах из-за нашего экстремизма и темноты оборвались судьбы Михаила Царева и Анатолия Эфроса.
На днях в статье о доверии один известный писатель, казалось бы, справедливо настаивал на сменяемости главных редакторов журналов каждые пять лет, так как (цитирую): "...даже при лучших личных качествах редактора ведет все к тому же закостенению и застою". Позволю себе возразить коллеге, ибо глубоко и непоколебимо уверен, что все как раз зависит от личных качеств редактора - быть закостенению или не быть? Ни Некрасова ("Современник"), ни Салтыкова-Щедрина ("Отечественные записки"), ни Симонова, ни Твардовского ("Новый мир") не было необходимости переизбирать через пять лет. Механичность - не признак демократии.
Боевой устав пехоты, согласно своим строгим параграфам, требующий неоспоримых действий в бою, хорош для армии, да и то как руководство к действию, а не как догма. Копировать систему выборов руководителей крупных предприятий, как предлагает мой коллега, - стало быть, не считаться с особенностями литературы.
Я хорошо знаю главного редактора журнала "Наш современник" Сергея Васильевича Викулова, человека талантливейшего, честного, скромного, влюбленного и преданного своему изданию, пожалуй, больше, чем собственному столу. Без него в журнале не было бы души, живого дыхания, неиссякаемой энергии, которая, кстати, в дискуссиях, статьях, спорах подготавливала перестройку, когда другие печатные органы, не в обиду будь им сказано, еще робко нащупывали путь к ней. Вместе с тем не могу представить, скажем, переизбрание, уход на пенсию, в отставку такого удивительного во всех смыслах человека нашего времени, как генеральный директор объединения "Волго-Дон" Волгоградской области Виктор Иванович Штепо, хозяйственным способностям которого позавидовал бы любой предприниматель мира. На таких, как он, земля наша держится. (Аплодисменты.)
Свобода - это высшее нравственное состояние человека, когда ограничения необходимы как проявления этой же нравственности, то есть разумного самоуважения и уважения ближнего. Не в этом ли смысл наших преобразований?
Есть в Китае древнее понятие "шу", заключающее в себе и всемирный смысл, и национальное достоинство, чему следует учиться и западной культуре. Это - умение уважать и любить человека за то, что он есть на земле; любить и беречь воду, ветер, небо, каждую травинку на краю обочины. Да, чувства рождают идеи и, наоборот, идеи питают чувства.
В последние годы Россия стала тяжкой, но необходимой частью моей жизни. На родине я испытываю нарастающую тоску по Родине обновленной. Спасибо за внимание. (Аплодисменты.) [#]
Мы знаем неизбежное и грустное: все мы пришли в этот мир, чтобы уйти навсегда. И знаем радостное: сама жизнь - благо. Но жизнь прожить - не поле перейти. Что же, гул истории прокатывается над нашими головами. Если апрель - месяц весны и ожидания - принес осознание необходимости действия, то сейчас настала пора осмысления каждым исторической логики непреложных законов развития.
Можно ли сравнить нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка? При всей дискуссионности, спорах о демократии, о расширении гласности, разгребании мусорных ям мы непобедимы только в единственном варианте, когда есть согласие в нравственной цели перестройки, то есть перестройка - ради материального блага и духовного объединения всех. Только согласие построит посадочную площадку в пункте назначения. Только согласие. Однако недавно я слышал фразу, сказанную молодым механизатором на мой вопрос об изменениях в его жизни: "Что изменилось, спрашиваете? У нас в совхозе такая перестройка мышления: тот, кто был дураком, стал умным - лозунгами кричит; тот, кто был умным, вроде стал дурак дураком - замолчал, газет боится. Знаете, какая сейчас разница между человеком и мухой? И муху и человека газетой прихлопнуть можно. Сказал им, а они меня в антиперестройщики". В этом чрезвычайно ядовитом ответе, просоленном народным юмором, я почувствовал и досаду, и злость человека, разочарованного одной лишь видимостью реформ на его работе, но также и то, что часть нашей печати восприняла, вернее, использовала перестройку как дестабилизацию всего существующего, ревизию веры и нравственности.
За последнее время, приспосабливаясь к нашей доверчивости, даже серьезные органы прессы, показывая пример заразительной последовательности, оказывали чуткое внимание рыцарям экстремизма, быстрого реагирования, исполненного запальчивого бойцовства, нетерпимости в борьбе за перестройку прошлого и настоящего, подвергая сомнению все: мораль, мужество, любовь, искусство, талант, семью, великие революционные идеи, гений Ленина, Октябрьскую революцию, Великую Отечественную войну. И эта часть нигилистической критики становится или уже стала командной силой в печати, как говорят в писательской среде, создавая общественное мнение, ошеломляя читателя и зрителя сенсационным шумом, бранью, передержками, искажением исторических фактов.
Эта критика убеждена, что пришло ее время безраздельно властвовать над политикой в литературе, над судьбами, душами людей, порой превращая их в опустошенные раковины.
Экстремистам немало удалось в их стратегии, родившейся, кстати, не из хаоса, а из тщательно продуманной заранее позиции. И теперь во многом подорвано доверие к истории, почти ко всему прошлому, к старшему поколению, к внутренней человеческой чести, что называется совестью, к справедливости, к объективной гласности, которую то и дело обращают в гласность одностороннюю: оговоренный лишен возможности ответить.
Безнравственность печати не может учить нравственности. Аморализм в идеологии несет разврат духа. Пожалуй, не все в кабинетах главных редакторов газет и журналов полностью осознают или не хотят осознавать, что гласность и демократия -это высокая моральная и гражданская дисциплина, а не произвол, по философии Ивана Карамазова (аплодисменты), что революционные чувства перестройки - происхождения из нравственных убеждений, а не из яда, выдаваемого за оздоровляющие средства. Уже не выяснение разногласий, не искание объективной истины, не спор о правде, еще скрытой за семью печатями, не дискуссия, не выявление молодых талантов, не объединение на идее преобразования нашего бытия, а битва в контрпозиции, размывание критериев, моральных опор, травля и шельмование крупнейших писателей, режиссеров, художников, тяжба устная и письменная с замечательными талантами, такими, как Василий Белов, Виктор Астафьев, Петр Проскурин, Валентин Распутин, Анатолий Иванов, Михаил Алексеев, Сергей Бондарчук, Илья Глазунов. Нестеснительные действия рассчитаны на захват одной группой всех газетных и журнальных изданий - эта тактика и стратегия экстремистов проявилась в последний год особенно ясно и уже вызывает у многих серьезные опасения.
Та наша печать, что разрушает, унижает, сваливает в отхожие ямы прожитое и прошлое, наши национальные святыни, жертвы народов в Отечественную войну, традиции культуры, то есть стирает из сознания людей память, веру и надежду,- эта печать воздвигает уродливый памятник нашему недомыслию, геростратам мысли, чистого чувства, совести, о чем история идеологии будет вспоминать со стыдом и проклятиями так же, как мы вспоминаем эпистолярный жанр 37-го и 49-го годов.
Вдвойне странно и то, что произносимые вслух слова "Отечество", "Родина", "патриотизм" вызывают в ответ некое змееподобное шипение, исполненное готовности нападения и укуса: "шовинизм", "черносотенство".
Когда я читаю в нашей печати, что у русских не было и нет своей территории, что 60-летние и 70-летние ветераны войны и труда являются потенциальными противниками перестройки, что произведения Шолохова пора исключить из школьных программ и вместо них включить "Дети Арбата", когда я читаю, что журналы "Наш современник" и "Молодая гвардия" внедряют ненависть в гены (чтобы этакое написать, надо действительно обладать естественной ненавистью к этим журналам), когда меня печатно убеждают, что стабильность является самым страшным, что может быть (то есть да здравствует развал и хаос в экономике и в культуре), что писателя Булгакова изживал со света "вождь", а не группа критиков и литераторов во главе с Билль-Белоцерковским, требовавших не раз высылки за границу талантливейшего конкурента, когда на страницах "Огонька" появляются провокационные соблазны, толкающие к размежеванию сил, к натравливанию целой московской писательской организации на журнал "Москва", когда читаю, что фашизм, оказывается, возник в начале века в России, а не в Италии, когда слышу, что генерал Власов, предавший подчиненную ему армию, перешедший к немцам, боролся против Сталина, а не против советского народа, - когда я думаю обо всем этом, безответственном, встречаясь с молодежью, то уже не удивляюсь тем пропитанным неверием, иронией и некой безнадежностью вопросам, которые они задают. И думаю: да, один грамм веры дороже порой всякого опыта мудреца. (Аплодисменты.) И понимаю, что мы как бы предаем свою молодежь, опустошаем ее души скальпелем анархической болтовни, пустопорожними сенсациями, всяческими чужими модами, дешево стоящими демагогическими заигрываниями.
В нашей печати мы нескончаемо предлагаем ей, молодежи, не правду, даже самую горькую, и не опыт, который учит многое исправлять, а цепь приправленных отравой цинизма разочарований, гася здоровую радость молодости. Мы говорим: горький опыт, ибо опыта сладкого в природе не бывает. Но опыт - учитель жизни. Не подменяем ли мы его бульварной пустотой и нелепицей? Не смотрим ли мы уже на солнце и небо через рублевую купюру, полученную за увеличенный тираж? (Аплодисменты.)
Я часто думаю, что толкнуло одного молодого человека написать такие слова о старшем поколении: "Неужели вы еще не поняли, что мы вас уже разгромили? Все средства массовой информации, телевидение, видео, радио, печать в наших руках. Громят вас ежедневно, бьют вас. Пора перекрыть вам кислород. Пришло время наших песен".
Наша экстремистская критика со своим деспотизмом, бескультурьем, властолюбием и цинизмом в оценках явлений как бы находится над и впереди интересов социалистического прогресса. Она хочет присвоить себе новое звание "прораба перестройки". На самом же деле исповедует главный свой постулат: пусть расцветают все сорняки и соперничают все злые силы; только при хаосе, путанице, неразберихе, интригах, эпидемиях литературных скандалов, только расшатав веру, мы сможем сшить униформу мышления, выгодную лично нам. Да, эта критика вожделеет к власти и, отбрасывая мораль и совесть, может поставить идеологию на границу кризиса.
Я еще надеюсь, что консолидация литературных сил с трудом и преодолением возможна. Но в то же время, зная, как иные коллеги по перу на встречах в издательских салонах или читая лекции за границей о русской культуре поливают дурно пахнущей грязью наше прошлое и современное, ушедших из жизни классиков и современных писателей, лгут и клевещут, стараясь понравиться "правдивой ложью", заискивая в упоении страдальца, живущего в "варварской стране". Зная это, я понимаю тех, оклеветанных, кто уже не хочет быть ни в одной партии с ними, ни в одном Союзе писателей. Подобно тончайшему анализу перестройка выявила: кто есть кто и кто чего ждал, безмятежно живя в тиши застоя, когда другие готовили перемены.
В самой демократической Древней Греции шесть черных фасолин, означающих шесть голосов против, подписали смертный приговор Сократу, величайшему философу всех времен и народов. Демагогия, клевета, крикливость лжецов и обманутых, коварство завистливых перевесили чашу весов справедливости. На последнем съезде кинематографистов в секретариат и в правление не вошли лучшие, выдающиеся режиссеры и актеры. Что здесь сыграло роль? Групповые пристрастия, общая нервозность, ревность к таланту, к чужому успеху?
На последнем съезде художников наибольшее количество, так сказать, "черных фасолин" накидали при избрании правления наикрупнейшим художникам, мастерам мирового значения. А что тут сыграло неправедную роль? Общая истерия ниспровержения признанных авторитетов, торжество модерна во имя модерна? И в 20-х годах была борьба беспощадная. Нанося пощечины общественному вкусу, уничтожая традиции, "сбрасывали с парохода современности" великих гениев и великие таланты - от Пушкина до Есенина, от Андрея Рублева до Сурикова. Изощренная и последовательная травля погубила двух огромных поэтов - Есенина и Маяковского, так же как в 80-х годах из-за нашего экстремизма и темноты оборвались судьбы Михаила Царева и Анатолия Эфроса.
На днях в статье о доверии один известный писатель, казалось бы, справедливо настаивал на сменяемости главных редакторов журналов каждые пять лет, так как (цитирую): "...даже при лучших личных качествах редактора ведет все к тому же закостенению и застою". Позволю себе возразить коллеге, ибо глубоко и непоколебимо уверен, что все как раз зависит от личных качеств редактора - быть закостенению или не быть? Ни Некрасова ("Современник"), ни Салтыкова-Щедрина ("Отечественные записки"), ни Симонова, ни Твардовского ("Новый мир") не было необходимости переизбирать через пять лет. Механичность - не признак демократии.
Боевой устав пехоты, согласно своим строгим параграфам, требующий неоспоримых действий в бою, хорош для армии, да и то как руководство к действию, а не как догма. Копировать систему выборов руководителей крупных предприятий, как предлагает мой коллега, - стало быть, не считаться с особенностями литературы.
Я хорошо знаю главного редактора журнала "Наш современник" Сергея Васильевича Викулова, человека талантливейшего, честного, скромного, влюбленного и преданного своему изданию, пожалуй, больше, чем собственному столу. Без него в журнале не было бы души, живого дыхания, неиссякаемой энергии, которая, кстати, в дискуссиях, статьях, спорах подготавливала перестройку, когда другие печатные органы, не в обиду будь им сказано, еще робко нащупывали путь к ней. Вместе с тем не могу представить, скажем, переизбрание, уход на пенсию, в отставку такого удивительного во всех смыслах человека нашего времени, как генеральный директор объединения "Волго-Дон" Волгоградской области Виктор Иванович Штепо, хозяйственным способностям которого позавидовал бы любой предприниматель мира. На таких, как он, земля наша держится. (Аплодисменты.)
Свобода - это высшее нравственное состояние человека, когда ограничения необходимы как проявления этой же нравственности, то есть разумного самоуважения и уважения ближнего. Не в этом ли смысл наших преобразований?
Есть в Китае древнее понятие "шу", заключающее в себе и всемирный смысл, и национальное достоинство, чему следует учиться и западной культуре. Это - умение уважать и любить человека за то, что он есть на земле; любить и беречь воду, ветер, небо, каждую травинку на краю обочины. Да, чувства рождают идеи и, наоборот, идеи питают чувства.
В последние годы Россия стала тяжкой, но необходимой частью моей жизни. На родине я испытываю нарастающую тоску по Родине обновленной. Спасибо за внимание. (Аплодисменты.) [#]
29 июня 1988 г.